|
...Вышло так, как говорила Пенфесилия: через три дня, оправившись, я уже был в покое со своей женой
Эврибией, все эти дни не находившей себе место. Она, наверняка, догадывалась о домогательствах Артемис,
но положение её как жены было несравненно выше, а потому Эврибия не сказала ни слова укоризны, когда
Артемис принесла меня. Хлоя и Электра тоже с радостью встретили меня.
Последний день пребывания в Фемискире выдался суетливым: нас приняла царица и вручила
обещанные дары – деньги на уплату мореходам и украшения для Эврибии. Вся одежда и вещи для
путешествия были уже погружены на корабль. Пенфесилия приказала Деспоине распорядиться о колесницах.
Клетка со священными голубями также уже стояла на корабле. Как рассказала Эврибия, голубей благоговейно
принял Неарх и велел беречь их. как зеницу ока.
Покой наш стал напоминать дом без стен и крыши – всё, что было ценного, унесли,и нам для того,
чтобы провести ночь, остались накидки и три плаща.
Эврибия устала и заснула, но я разбудил её – путь нам предстоял далёкий и опасный, и неизвестно,
когда мы могли предаться близости. Хотя я и сам потерял много сил в результате исполнения своего обета, но
стройное мускулистое тело жены побудило меня войти в неё. Эврибия проснулась, когда извергался мой
член, и, постепенно возбудившись, она оседлала меня и, лёжа сверху, обхватив мне бёдра и стиснув
сильными руками, заставила мой член извергнуться ещё раз…Жена заснула, и я призвал обеих её помощниц и
вошёл в каждую из них…
Уставшие, мы все, перемешавшись на ложе, уснули…
...Утро встретило нас сильным ветром и несущимися низкими облаками. Но сборы были окончены, и
ничто нас уже не задерживало.
Царица не спустилась к колесницам и стояла на верху лестницы, наблюдая за нами. Мы все, кто
уплывал – я, Эврибия, Хлоя и Электра, одетые по-дорожному в плотные хитоны и в сандалиях, подвязанных
ремнями – оглянулись, и лошади тронулись.
Ветер дул сбоку, занося струи воздуха в панцири, надетые под хитоны у меня и жены. У служанок на
поясе висели короткие мечи. Мечи, но боевые, были у меня с Эврибией. Пенфесилия возвратила мне мои
доспехи и оружие, но наотрез отказалась послать с нами охрану. По её словам, на корабле было и без того
тесно, и её заботил трудный обратный путь своих воинов. Но я, пусть и ощущая тревогу, был рад наконец-то
тронуться в путь.
Меня беспокоило будущее, но сейчас куда более беспокойным было добраться невредимыми до
Симплегад. А там, будь на то воля богов счастливо пройти и Геллеспонт, пролегал тоже опасный, полный
неведомых приключений путь по Эгейскому морю. И когда ещё глаз увидит вдали белую шапку Олимпа?!.
…И вот морской берег, о который бились волны, поднятые благоприятным восточным ветром. Это
значило, что можно будет, выйдя из гавани на простор, сложить вёсла и распустить парус с Афиной,
пославшей этот ветер. Теперь я сильнее, чем ещё пять дней назад, уверился в благоприятном завершении
путешествия.
На берегу мы, сойдя с колесниц, обратились в сторону покидаемой нами Фемискиры, над которой
властвовала цитадель дворцы, вознеся слова Афродите, соединившей нас, и, затем, обратившись к морю,
произнесли благодарность Афине и просьбу Посейдону сберечь нас в пути. Моряки наблюдали за нами,
усевшись на вёслах.
Мы прошли по узкому мостику, что её соединял нас с земной твердью, и тотчас же палуба закачалась
под нашими ногами… Мостик втащили на корабль…
Кормчий Неарх, указавший нам место на носу корабля, свистнул…
Гребцы согнулись и слитным взмахом десятков вёсел корабль двинуло по волновавшемуся морю…
Но меня ждало ещё более невероятное – на палубе, на носу, стояла огромная фигура, закутанная в
плащ, и лишь чуть открытыми были ноги, неохватные икры...
Я поднял взор - на меня смотрели глаза Артемис…
Эврибия затаённо улыбалась, чуть хмурились, но долго не могли печалиться и вскоре развеселились
девушки, помощницы моей жены, в прошлом жестокого палача Эврибии. Артемис, с удивительной для неё
робостью, села среди моих женщин – теперь всем нам надо было забыть на время пути обиды друг на друга.
Эврибия плыла со мной, чтобы стать царицей Афин, которые я ещё должен был вернуть себе. Артемис
последовала своему обету быть всегда со мной, но я думал и о том, что царю всегда нужен хороший палач.
…Корабль вышел на чистую воду. Гавань, над которой нависла цитадель, осталась позади. Гребцы
сделали ещё несколько махов и начали убирать вёсла, складывая их вдоль бортов на палубе. Развернули и
поставили парус, тотчас же наполнившийся ветром, и корабль медленно покатился, разрезая воду,
удерживаясь в видимости берега. Ещё была видна гора, по склонам которой раскинулась, поднимаясь наверх,
Фемискира. А вот, за поворотом берега, очерченного стеной скал, исчезла и горная стена, окружавшая как
крепость столицу амазонок, забирая от меня навеки Ипполиту.
Корабль плыл споро при попутном ветре, и большая часть команды сидела на палубе и занималась
разными работами: кто перебирал сети из тонких верёвок, кто чинил одежду, кто-то спал. И лишь кормчий
стоял неутомимо на руле, успевая следить и за парусом, который вдруг терял ветер. Тогда по его окрику
команда, стоявшая на парусе, тянула верёвки, поворачивая огромное полотнище, которое ветер так и
норовил вырвать из рук. Вздувшийся парус снова продолжал уносить корабль в ту же сторону, где завершал
свой дневной путь сверкающий Гелиос.
Солнце ещё не поднялось в зенит, но далёкий берег быстро менял очертания. Озабоченный кормчий
приказал взять ближе к берегу – парус свернули, спустили вёсла, и гребцы навалились и по команде
помощника кормчего направили корабль поперёк ветра, ближе к берегу.
Ещё не один раз пришлось за день сменить парус на вёсла, но корабль неуклонно шёл всё дальше.
Свежий морской ветер, брызги солёной воды, качавшаяся палуба, грохот раскрывавшегося паруса,
монотонные крики гребцов, жалобные крики чаек сморили моих спутниц. И даже Эврибия,
путешествовавшая по морю, и та устала. Что же касалось остальных, вряд ли выходивших куда-либо дальше
дворца, и среди них несравненной Артемис, то женщины, сначала любовавшиеся морем и видом берегов,
одна за другой заворачивались в толстые накидки и засыпали. Но подремать не удавалось долго – корабль от
смены направления кренило, по палубе ехали и катились предметы, иной раз невозможно было устоять на
уходившей из-под ног палубе, не схватившись за одну из веревок, закреплённых на протяжении всего борта.
Спутницы мои просыпались, какое-то время сидели, и вскоре их глаза сами собой закрывались…
Первый день прошёл, несмотря на частые сворачивания и разворачивания паруса, спокойно. Ветер
постепенно утихал, по мере того как всё ближе к воде клонилось солнце. Когда дневная жара сменилась
вечерней прохладой, парус сложили и снова сели на вёсла. Неарх объяснил, что безлунной ночью идти
опасно – парус мог унести в открытое море, которое в эту время было неспокойно для плавания, а грести
ночью можно было, только держась берега. Но и вдоль берега тут и там торчали в воде скалы, грозившие
кораблекрушением. Неарх же знал обо всех удобных бухтах для ночёвки.
К берегу выгребали уже почти в полной темноте, иногда прорывавшаяся сквозь несущиеся рваные
облака Луна на миг освещала путь, что как раз хватало Неарху, чтобы не промахнуться. В бухту входили
осторожно, выставив вёсла в сторону, чтобы оттолкнуться от берега в случае грозившего столкновения. К
счастью глубина в месте входа была достаточная. Вглядевшись перед собой в мрак, кормчий подал команду,
и корабль двинулся усилиями гребцов прямо к берегу…
И я не успел даже ничего спросить, как под днищем корабля зашуршало, и он, теряя разбег, выполз на
песок. По наклонившейся палубе покатились вещи, мешки. Мои спутницы одна за одной пробуждались,
оказавшись кто вниз головой в своих накидках, а у кого просто съехали ноги…
На корабле оставили сторожевую команду, а остальные ночевать устроились на берегу. Тут же
разожгли костёр и вскоре берег – узкая полоска песка между водой и подходившим к морю кустарником и
соснами, наполнилась многими весёлыми голосами.
Неарх негромко сказал мне:
«Ясон, уведи своих спутниц подальше от моих людей. Они сейчас выпьют вина и захотят женщин». Это
было первым тревожным событием, которое нас поджидало в плавании. Я ответил кормчему:
«У тебя есть верные люди, которые в случае чего смогут нас защитить?» Неарх рассмеялся:
«Я верю каждому из тех, кого взял с собой. Но женщины в море делают людей неузнаваемыми». Я
только спросил:
«Когда мы отплываем?»
«С первыми лучами солнца мы взойдём на корабль и, когда люди рассядутся на вёсла, садитесь и вы –
мои люди будут заняты и им будет некогда отвлекаться.» И Неарх взял меня за руку. Я пожал ему руку в ответ
и пробрался к своим спутницам, в тревоге сидевшим закутанными на берегу.
Я без объяснений велел всем идти за мной и повёл их в кустарник. Продравшись через него, мы
вышли на уютную поляну. Было темно, но в этот миг снова прорвалась луна, и я рассмотрел проход среди
деревьев. Я нырнул туда и вышел на следующую поляну, затерявшуюся в лесу, что было удобно – нас не
могли сразу обнаружить. Я тихо приказал всем, кто пришли со мной, ложиться спать.
Сам же я, держа наготове меч, остался на страже...
В ветках свистело, стонало – я опасался пропустить нападение и поэтому то и дело вставал и обходил
поляну. Но, к счастью, ни один подозрительный шорох или шум непрошенных шагов не нарушили
спокойствия уставших женщин. Девушки легли по обе стороны от Эврибии, завернувшись в один с ней
толстый плащ и плотные накидки, и все тотчас заснули. Артемис же устроилась, притащив накидку на край
поляны. Мне было не до сна – я прислушивался к каждому звуку, как вдруг шорох раздался у меня за спиной
и большие тёплые руки охватили меня. Я остановился, и меня притянули и прижали к высокой твёрдой груди.
Руки обняли мне шею и от шёпота защекотало в ухе:
«Ясон, ты знал, что я поплыву с тобой?» У меня запылало лицо, я протянул руку назад и коснулся
мощного бедра, прижавшегося к моей ноге.
«Почему ты в панцире, мой Ясон? Разве нам угрожает опасность?», - от звуков низкого голоса я
замирал.
«Моя Артемис, мужчины, когда выпьют вина после тяжёлой работы, хотят женщин…» Она тихо
рассмеялась:
«Меня никогда ещё не охранял мужчина…» Но меня жёг другой вопрос, который я, прислушавшись к
звукам вокруг, наконец задал:
«Как ты очутилась на корабле?» Рука скользнула мне на бедро, сжала его, и Артемис сказала:
«Ты же знаешь, что мы стали неразлучны по воле богов…»
«Но как тебя отпустила Пенфесилия или ты убежала? И почему ты одна?», - эти вопросы не давали мне
покоя, пока мы плыли, но только сейчас они вырвались из меня. Артемис положила другую руку на моё
другое бедро:
«Ты дал обет Пенфесилии ради Ипполиты, я же, чтобы уплыть с тобой, вынуждена была обещать, что
буду пытать тебя и Ипполиту. Я могла быть свободной только, когда мукам от меня подвергся бы тот, с кем я
нераздельна. Так сказала и Афродита…» И снова запылало моё лицо. Мой голос срывался от волнения:
«Но ты же могла нас обоих замучить до смерти. Мне никогда не приходилось переносить такую боль,
как от тебя в этот раз…»
«Зато ты теперь знаешь, на что способна женщина ради мужчины, которому она дана…» Я задохнулся:
«Ты останешься со мной навсегда?»
«Да, мой Ясон, я сразу же уйду к Аиду, если ты уйдешь раньше меня…» Мне нечего было отвечать, я
просто взял её руку и не выпускал из своей. Мы больше ничего не говорили, но я слышал, как билось её
сердце. В этот миг я даже не думал о жене, данной мне перед Афродитой. Я хотел ещё спросить, знала ли
Эврибия об обете Артемис, о других женщинах, но теперь всё это было не так важно…
Ночь длилась долго, но я так и не прилёг.
И наконец розовоперстая Эос окрасила небосвод с обрывками туч, и от моря поднимался лёгкий
туман. Я огляделся: все три, жена и девушки, спали завернувшись в одну шерстяную накидку. Артемис же
свернулась неподалёку от меня. Из-под накидки выдавались её ноги, обутые в сандалии. Я погладил её
небольшие, для такой огромной женщины, ступни и пальцы. Она улыбнулась во сне.
Её жёсткие чёрные волосы были коротко подрезаны, не закрывая маленьких ушей. Полные губы чуть
приоткрылись. Я наклонился и коснулся их губами… Она тихо произнесла, не раскрывая глаз:
«Ясон, мой повелитель ночи…»
Я не стал искушать себя и, осмотрев поляну, таясь, прошёл на берег. Там валялись вповалку люди. На
потухших кострах стояли металлические котлы. Кое-кто из спавших шевелился.
С корабля, залезшего высоко носом на берег, слышались разговоры вполголоса. Я подошёл туда. На
палубе уже распоряжался бодрый Неарх. Увидев меня, он подмигнул:
«Как спал ты, благородный Ясон среди цветов?» Я на него не рассердился и ответил:
«Вот только всю ночь не сомкнул глаз». Неарх расхохотался, видимо, поняв меня иначе. Я не стал
ничего объяснять, но уточнил:
«Когда мне приводить своих спутниц на корабль?» Кормчий подумал и решил:
«Прямо сейчас, пока все ещё не проснулись». Я кивнул и побежал к месту нашей ночёвки.
Женщины уже пробуждались – потягивалась выспавшаяся Эврибия, щебетали её помощницы.
Артемис распахнула накидку и лежала с открытыми глазами. Я распорядился собираться и идти всем на
корабль.
…Выход из бухты прошёл удачно.
Часто команды сгрудилась на берегу, упёршись в нос корабля, и по крику Неарха, начала толкать его.
Корабль был тяжёлый, но его раскачали в песке и постепенно столкнули. Женщины, под смешливые
замечания мореходов, уцепились за борта.
И вот корабль закачался на свободной воде.
Снова согнулись спины над вёслами, грянула команда от руля, где стоял кормчий, и мощным гребком
корабль вынесло на середину бухточки. Так, кормой вперёд, снова выставив вёсла в стороны, мы вышли
обратно в море.
Ещё тянуло утренним бризом, и пришлось идти на вёслах, пока солнце не показалось полностью из-за
цепи гор. Неарх недоверчиво смотрел в ту сторону:
«Сегодня придётся грести - когда ещё ветер подует?!» К сожалению, он был прав.
Второй день проплыли совсем немного. Видя, как устают гребцы, Артемис спросила, не могла ли бы
она помочь им. Я засмеялся:
«Они тебя за это возненавидят и ночью выбросят за борт. Моряки не терпят, когда женщина
вмешивается в их работу». Артемис, обиженная, завернулась в плащ.
Пока гребли на вёслах, кормчий распорядился покормить нас, но так, чтобы не на виду у гребцов и
остальных, занятых на парусе. Мои спутницы были голодны со вчерашнего утра и набросились на нехитрую
еду – вялено мясо, козий сыр и кубок вина. После чего, сморенные на свежем воздухе и красным вином,
заснули. Я не отходил от женщин ни на шаг.
Путешествие по морю с женщинами очень труднопереносимо для мужчин. Постоянно занятые
монотонной греблей, сменяемой плаванием под парусом, когда всё-равно надо постоянно следить за
ускользавшим или, наоборот, усиливавшимся ветром, моряки становятся бешеными и время от времени
плавание надо прерывать и выпускать одичавших мужчин на берег. Не приведи разозлить богов настолько,
чтобы они соблазнили мужчин в море женщинами, находящимися поблизости. Тогда поднимаются бунты,
льётся кровь, выкидывают за борт как пассажиров, так и моряков. И особенно опасно, когда женщины
находятся на корабле, попавшем в бурю. Гнев всех богов сзывается на головы несчастных женщин, которые
считаются причиной бури и кораблекрушения. Никакие жертвы Посейдону, Тритону, Нереидам или просьбы к
титану Океану не помогают – женщин беспощадно вышвыривают на волю волн. Потому-то я и беспокоился,
так как мы пустились в плавание в разгар господства бурь на Понте, как я помнил из своего путешествия на
«Арго». Я сразу отбросил мысль об умысле со стороны Пенфесилии, выпроводившей нас. Но тревога меня не
покидала. Неарх, хотя и предупредил вчера честно о нравах своих мореходов, тоже не вызывал у меня
полного доверия. Только тем, с кем я отправился за Руном, я мог вручить свою жизнь. Об опасностях,
ждавших меня в Афинах, я предпочитал даже не думать.
Присутствие сразу двух женщин, которые были даны мне – одна перед людьми и Афродитой, вторая
только перед нами и богами, получив ночное знамение – тоже представлялось ещё только началом событий,
когда я должен был решиться в пользу только одной из двоих.
Эврибия принадлежала царскому роду, и ей не нужно было искать искать одобрения людей, раз его
одобрили боги. Артемис же владела моей тайной, и нас породнила близость, куда теснее, чем благословение
людей и богов – я отдал ей на муки своё тело, которое она приняла, как дарованное только ей, и которое
только она могла пытать и истязать. И я сам хотел быть мучимым ею, видеть, трепетать, когда она подходит
ко мне, собираясь подвергнут меня самым жестоким пыткам… И после того, ждать, когда я войду в неё…
Я не знал, как разорваться между двумя женщинами, которые дали мне своё тело. Но только одной из
них я отдал себя всего – той, которая выжгла на месте где бьётся мой сердце, паука… И тут же выжгла, не
отводя от меня глаз, себе…
…Плавание продолжалось.
Иногда дул попутный ветер, и мы продвигались настолько, что исчезали позади берега, которые утром
виднелись на западной стороне. Зачастую приходилось целый день идти на вёслах, бросая их время от
времени, чтобы дать передохнуть гребцам. В такие дни мы задолго до заката приставали к берегу, чтобы
набраться сил на следующий день. Моряки, еще недавно лежавшие в изнеможении, выпив изрядно вина,
плясали у костров, забываясь сном лишь под утро. На женщин нет-нет да и бросали косые и красноречивые
взгляды, но я либо уводил спутниц подальше, либо мы оставались на корабле. За все эти дни я ни разу не
снял панцирь. Оружие было не только у меня – у Эврибии и Артемис на поясах висели мечи, которые они
скрывали, заворачиваясь в плотные накидки. Небольшие мечи были и у Хлои и Электры. Но молодые
девушки иногда вступали в разговоры с охмелевшими мореходами, а то и слишком откровенно посматривали
на некоторых из них - из молодых. Я запретил девушкам даже смотреть в ту сторону, пообещав выбросить их
в море, если они ослушаются меня. Девушки по-настоящему перепугались и, бывало, целыми днями
скрывались за спинами старших женщин, завернувшись с ног до головы в накидки. Неарх тоже внимательно
следил за своими моряками, и не раз я был свидетелем, когда он избивал кого-то дубиной. В его поведении
чувствовался опытный капитан, знавший море и людей и умевший приспосабливаться к капризам первого и
беспощадно подавлять капризы вторых. Людская стихия тоже была такая же необъяснимая и
непредсказуемая, как и морская.
…Накануне Неарх подошёл ко мне:
«Завтра проходим Симплегады». Я предупредил спутниц, чтобы как следует привязали вещи и тюки на
палубе, а сами были готовы ко всему… Из всех только Эврибия поняла, что нам предстояло, и я надеялся, что
она подготовит остальных к возможным бедствиям.
Голуби ворковали в клетке, стоявшей на носу.
Всю ночь перед приближением к страшному проливу я не мог сомкнуть глаз. После преодоления
Симплегад нашим «Арго» скалы остановились, но плавание в узком заливе всё-равно представляло
смертельную опасность, и только выпущенный с корабля голубь, не вернувшийся назад, означал
предзнаменование и волю богов, чтобы корабль, обладатель счастливого голубя, так же вынырнул целым на
той стороне пролива.
…Утро было ветреное.
Порывы ветра не давали дуть лёгкому бризу, и всё предвещало сильную бурю в скором времени.
Солнце вставало из-за гор, и, хотя небо было ясное и не единого облачка не нарушало голубой покой небес,
зловещая мгла, окутавшая светило вызывала тоску в глазах моряков. Казалось оттуда спускалась на море
гигантская непроницаемая стена и неумолимо надвигалась на всё живое, что плыло по морю. С каждым
мгновением эта мгла становилась темнее, хотя солнце вырвалось из неё, словно неутомимые кони Гелиоса
прорвали завесу, заслонявшую им путь, и выезжали вверх по небесному своду…
Неарх нагнулся ко мне и тихо сказал:
«Если сейчас не выпустим голубей, то будет поздно». Он показал на мрачневший на востоке небосвод.
Корабль остановился перед чёрной щелью, прорезавшей скалы вертикально и обрывавшейся в тёмно-синих
водах. Куда ни простирался взор, всюду берег закрывался непрерывной скальной стеной. Чудилось даже, что
чёрная щель поглощала воду, кипевшую бурунами…
Я открыл клетку и вынул голубя, большого, с красноватой грудью. Его шея отливала зеленым
металлом. Такого же мы выпускали и с «Арго». Со словами:
«Великая Афина, помоги нам!», я подбросил птицу.
Голубь мощно взмахнул крыльями и поднялся высоко над нами. На крыльях обозначилась яркая
поперечная белая полоса, и птица устремилась к берегу. Она быстро исчезала из виду, и только громкое,
усиливавшееся в утреннем прохладном воздухе, хлопанье позволяло следить, куда полетела птица.
Самые зоркие кричали, что видели птицу у самых скал. Теперь и я сам разглядел крохотную
двигавшуюся точку на иссиня-чёрном фоне…
И точка пропала.
Все стояли напряжённые, когда стоявший на носу моряк радостно крикнул:
«Он влетел в проход и не возвратился…»
Сразу закипела работа.
Гребцы согнулись и по команде выпрямились – судно понеслось, покачиваясь на гребнях низких волн,
к проходу, становившемуся шире с каждым новым гребком. И, когда до прохода оставалось несколько
корпусов, гребцы подняли вёсла.
На нас наползала огромная вертикальная щель, из которой веяло холодом, сочился туман. Снова
гребцы опустили вёсла и осторожно повели корабль туда, где о скалы разбивалась и пенилась вода, и
очередной водяной вал вырастал перед тем, как исчезнуть в мраке щели.
…Корабль медленно протискивался между отвесными изломанными скалами. Все, кто находился на
палубе, дрожали всем телом. Я велел спутницам натянуть шерстяные накидки и сидеть, не двигаясь на палубе
возле носа. На самом носу устроился вперёдсмотрящий и громко кричал «Вправо» или «Влево» - проход был
извилистым и нужно было из-всех держаться по самой середине стремнины воды, увлекавшей всё, что
попадало в пролив. Часть людей гребла в противоположную сторону, когда корабль слишком быстро
подходил к очередному повороту в бесконечном скальном проходе. Туман поднимался от воды и временами
скрывал от глаз путь. В эти моменты приходилось опускать вёсла в воду и дожидаться, пока клубы тумана не
уносило вверх. В белесой мгле тогда открывалось отверстие, в котором просвечивало скалы. Вершины скалы
терялись, точно растворившись в парах воды. Солнце скупо освещало эти воды, и всем на корабле чудилось,
что они плыли в царство мёртвых. Ни единого звука, кроме скрипа вёсел, да криков вперёдсмотрящего и
кормчего, командовавшего гребцами, не нарушало таинственного безмолвия. Даже птицы не пролетали над
этими водами, кроме священных голубей, первых вестников либо беды, либо удачи.
Переход казался нескончаемым, само время потеряло здесь своё течение, застыв от прикосновения к
камню скал…
Вдруг блеснуло впереди, стал рассеиваться туман, а ещё через несколько корпусов он и вовсе стал
уходить и рассеиваться среди голубизны неба – мы приближались к выходу из пролива…
Гребцы, радостные, будто выбрались из пещеры Ахеронта, навалились на вёсла, и корабль наш
вынесся под дружный слитный возглас всех, кто на нём находился, на морской простор…
Вертикальная чёрная щель, рассекавшая скалы сверху донизу, отодвигалась от нас, и каменная стена
берега расширялась, охватывая горизонт – мы вошли в Пропонтиду...
От радости, что удалось пройти страшный пролив, на корабле устроили небольшое пиршество. Гребцы
и остальные, кто был занят на парусе и руле, а также я со своими спутницами, поочерёдно подходили к
расстеленному на корме куску кожи, на котором разложили мехи с вином и как попало еду – мясо и финики.
После пронизывавшего холода аппетит у всех был отменный. Но Неарх зорко следил за гребцами, которым
приходилось ещё грести, и не позволял совсем уже опустошать винные меха.
Я знал, что в этой части моря дули слабые ветры, а потому на парусах почти невозможно было пройти
до Геллеспонта – приходилось грести несколько следующих дней. Не было надежды и на пополнение
запасов: об окружавшие море скалы, куда ни глянь, только и виделись разбивавшиеся волны. Но, к счастью,
слабое течение приносило любой предмет, что попадал в него, до самого Геллеспонта – длинного и узкого
пролива, а потому не было опасности заблудиться в этих водах.
Всё-равно поставили парус, убрали часть людей с вёсел, оставив их только, чтобы корабль не выскочил
из течения, да неотрывно сидел на руле сам кормчий. Неарх подмигнул мне – лицо его не скрывало радость
от преодоления первой опасности.
Эврибия подозвала меня. Женщины кутались, не отогревшись от страха и холодного мрака Симплегад.
Служанки жены обнявшись, сидели по правую сторону от неё, а Артемис, тоже обернувшись в красный
шерстяной плащ, сидела чуть поодаль, голова её клонилась, точно во сне.
Я устроился между Эврибией и Артемис. Жена выпростала руку и обняла меня за шею. Я невольно
посмотрел в сторону Артемис и увидел её прищуренные глаза. Но она сидела, всё-так же закутавшись и
отчуждённо.
«Теперь два-три дня, и мы доберёмся до Геллеспонта, а миновав его – это ещё один-два дня, мы уже
будем в Эгейском море», - сказал я, чтобы слышали все спутницы. Артемис тоже повернулась к нам. Эврибия,
вздохнув, сказала:
«В первый раз я плыву с тем, кто защищает меня в пути». И прильнула ко мне. Её служанки
заулыбались и развеселились. Лишь Артемис оставалась непроницаемой.
…Корабль под парусом шёл, раскачиваясь, и качка неуклонно убаюкивала. Мне стоило большого
труда не заснуть, опустившаяся ночь накрыла холодом, от которого и я начал дрожать. В проливе я не надел
плаща, и холод одолел меня. Увидев, что Эврибия и девушки сомкнули глаза, я передвинулся к Артемис. И
тотчас же тёплая рука взяла мою. Я осторожно коснулся её лица. Артемис положила мне другую руку на шею,
тихонько повернула мою голову к себе и приникла своими губами к моим. От её жаркого поцелуя я едва не
задохнулся. Но поцелуй, хотя и продолжительный, стал единственным. Артемис снова спрятала руки под
плащ и свернулась клубком, мгновенно уснув…
Как и предсказал кормчий, уже через два дня, в час, когда Эос окрасила небосвод, течение и ветер
вынесли нас к проходу среди невысоких гор – Геллеспонту. Здесь уже не нельзя было ждать помощи от
течения: поставили парус и вновь на вёсла ошалевших от бесконечной работы гребцов. Но другого выхода не
было – ветер в проливе часто менял направление, а сам пролив был так неширок, что, не будь гребцов, мы бы
не успели убрать парус и врезались бы в берег.
И снова кормчий неутомимо сидел на руле и командовал гребцами и людьми на парусе.
Плавание по длинному Геллеспонту оказалось непростым. Ветер резкими порывами бросал корабль
из стороны в сторону, и гребцам пришлось снова, постоянно сменяясь, лавировать в проливе, не раз избежав
опасности выскочить на скалистый берег. Неарх после каждого такого усилия всё больше мрачнел. Но я и без
его объяснений догадывался, что такая перемена ветра означало, что буря шла за нами по пятам.
Тяжёлое плавание, однако, принесло неожиданное облегчение для меня. Занятые всё время работой,
моряки не имели уже сил смотреть на женщин и, тем более, думать о чём-то большем. К нашей удаче
плавание отвлекло и женщин от непременных ссор, как то обычно случалось среди них, вынужденных
оторваться от устоявшегося распорядка. Непривычные к долгим путешествиям, да ещё и по морю, они почти
целыми днями спали, хотя я заставлял их ходить каждый день по палубе. Слава богам, что женщинам не
пришлось показывать морякам свои тела, что вызвало бы среди последних испуг. Я иногда про себя смеялся,
знали бы все эти грубые мужчины, какой образ жизни вели эти скромно державшиеся женщины и чем они
занимались. Иногда я даже себе представлял то одного, то другого в руках Артемис…Но тут я усмирял своё
воображение, и мною овладевала нескончаемая ревность. И снова я чувствовал в себе раздвоенность, везя с
собой жену и женщину, с которой нас соединил тайный и жестокий обряд…
…Спустя день плавания, несмотря на шараханья корабля между берегами, почувствовалась близость
большого моря. Застоялый запах воздуха в проливе точно размешивался с каждым часом крепнувшей свежей
струёй. А вскоре примешались совсем необычные запахи – хвои, который исходил от водорослей,
выбрасываемых на берега островов в море. Но ветер не успокаивался, и его порыва становились всё более
непредсказуемыми. И солнце, пересекая экватор, обволакивалось мглой, такой же, от которой мы скрылись в
Симплегады.
Неарх поставил людей на парус, распорядившись при первых же резких порывах резать верёвки,
прикреплявшие парус к нижней рее. Проще было пожертвовать парусом, чем мачтой во время бури. Ещё
группа моряков разворачивала кожаные покрывала, связанные верёвками. Этими покрывалами застилалась
палуба и закрывала груз и вещи, что перевозились на корабле. Верёвки потом приматывались к бортам.
Увидев приготовления, я поспешил к спутницам и велел им остаться только в холщовых хитонах и убирать все
остальные вещи в мешки…Женщины без слов принялись за работу. Я стаскивал мешки к борту и привязывал
их к ограждению. Заодно я снял с себя панцирь, который помогла мне стянуть Артемис. Я опасался, что
тяжелый панцирь сковал бы мои движения, когда началась бы буря.
...Корабль выскочил из пролива на морской простор. В лицо нам сильно дунуло, парус выгнулся от
порыва ветра. Корабль наклонился, взбираясь на волну, которая будто подстерегала нас у выхода. Все, кто
был на палубе, кое-как уцепились кто за что. Одна из девушек поехала по доскам палубы, но была удержана
Артемис. Другая служанка уцепилась за Эврибию.
Моряки бросились отвязывать парус, пока ещё позволял ветер. Гребцы спешно убирали вёсла.
Я посмотрел в море и не узнал его: солнце поглощалось дымкой, стоявшей подобно пару над чёрной
мглой, собравшейся на западе. Чернота её была такая, что казалось само море была вытеснено мглой.
Поперёк выхода из пролива неслась череда длинных волн, покрытых белыми султанами. Эти волны
шли стеной через всю видимую поверхность моря. Ветер свистел зловеще в мачте, ударяясь о борт, пролетая
сквозь ограждения бортов, усиливаясь, будто затрубил в свою раковину Тритон…
…И первая волна обрушилась на борт.
Вода потоком растеклась по палубе, унося незакреплённые предметы, тряпки, чьи-то сандалии…Я
поспешил к своим спутницам. Меня тотчас же обхватили дрожавшие от страха женщины, уцепились за мою
одежду…Вновь ударила в борт волна, перебросившись стеной воды через ограждение и окатив нас с ног до
головы. Мгновенно мы вымокли до нитки. Вода шумным потокам стекала с палубы, ворочая и сдвигая людей,
вещи. И. если бы мы не собрались вместе, то любого бы из нас унесло бы потоком…
…Небо вмиг потемнело и озарилось яркой, как солнце вспышкой. С душераздирающим грохотом
треснуло над самой головой…И снова удар потряс корабль. С шипением понёсся через палубу солёный поток.
Летучая водяная дымка накрыла корабль, в ней едва различались фигуры на палубе, у мачты…
Корабль подбрасывало и вертело. От усиливавшихся ударов волн он уже начал раскачиваться так, что мы,
сцепившись друг с другом и ухватившись за верёвки, свешивавшиеся с бортов, кое-как держались, едва не
уносимые потоками стекавшей воды…
Меня взяли крепко за руку – Артемис сжалась в комок, так что я не поверил, что это огромное тело
могло так уменьшиться…Эврибия обхватила меня с другой стороны, дрожа после каждого раската
грома…Молнии вырывали на мгновение корабль и всех моих спутниц, ослепляя как от после незащищённого
взгляда на солнце…
…После ударов новые звуки стали наполнять уши – треск ломавшихся досок…
…От страшного удара в борт почти под нами, казалось, корабль раскололся…Послышался треск совсем
рядом…И вдруг рука, державшаяся за мою руку, выскользнула, точно была намазана маслом…Я дёрнулся, но
ухватил лишь воздух…
В последовавшей вспышке, осветившей всё вокруг я увидел вырванный кусок борта, изломанное
ограждение, прижавшуюся ко мне Эврибию…А справа - медленно скатывавшуюся к краю Артемис… Её
широко раскрытые глаза смотрели на меня…Рука её всё ещё тянулась ко мне…И мгновение ока она исчезла за
бортом…И тут же в том самом месте встал водяной вал…
Я увидел Эврибию, увидел её раскрывшийся в крике рот…Она пыталась удержать меня, но в этот миг
корабль накренился, и я скатился по скользкой палубе, через пролом в ограждении в воду…
…Корабль высился надо мной чёрной стеной. Меня начало поднимать на накатывавшейся волне. Я
возносился уже над бортом, добрался выше верха мачты, как снова вспышка осветила всё над морем, и я
увидел Артемис, которую возносило на соседнюю волну…Я перебросился в отчаянном броске через гребень
волны и меня понесло с невероятной быстротой вниз…Меня почти поглотила набиравшая высоту та волна,
что уносила Артемис, но я невероятным усилием выбрался на поверхность. Я выкатился силой воды наверх и,
о чудо, я догнал почти Артемис, которую накрывал пенистый гребень. Я разогнулся и поднырнул под вершину
волны. К счастью, основная её масса уже прошла, и я, пронизав предвершинную толщу воды, вынырнул
рядом с Артемис…Ещё мгновение, и я схватил её за руку…
Волны несли нас, сцепившихся друг с другом, перебрасывали через гребни, и мы скользили вниз
навстречу следующему вздымавшемуся валу…
Но удача не оставила нас, и мы не расцепили рук…
…Буря уходила к островам - Лемносу, где мы пробыли два года во время плавания на «Арго», и
дальше к Кикладам... Волны, едва ли уменьшившиеся, вздымались над поверхностью моря. Где-то за ними то
ли ещё плыл, то ли уже утонул наш корабль, и, возможно, моих спутниц точно так же, как и нас несло в море…
Разгоралась утренняя заря.
…Меня и Артемис, из последних сил сцепившихся друг с другом, кидало с волны на волну. Счастье не
покинуло нас опять – мне удалось поймать большую доску, вероятно выломанную с какого-то корабля, и,
сняв пояс со своего хитона, я привязал Артемис, терявшую силы, за пояс к доске. Доска, хоть и с трудом, но
выдерживала нас обоих, когда мы, обессилев, наваливались на неё. Глаза Артемис закрывались, но я
безжалостно теребил её, хватая за волосы, не давая засыпать…
…Занялся день.
Буря бесследно прошла, и только нас всё ещё носило по морю. Один раз я вдали увидел большой
остров, в котором я узнал Имброс. Течение тащило нас мимо, к другому – Самофракии.. Силы, чтобы грести
или опираться на доску, уже истощались. Артемис обхватила руками доску, которая чуть не ушла под воду
под тяжестью женщины. Я держался рядом, стараясь плыть, не наваливаясь на жалкий обломок. Женщина
повернула ко мне измученное лицо и слабо улыбнулась. Я подплыл вплотную и коснулся рукой её лица…
…Самофракия приближалась бесконечно долго.
В конце, когда уже можно было различить не только скалы, но отдельные деревья, мы всё ещё плыли,
с трудом раскрывая глаза, и, изгоняя из себя сон... Потом мы долго брели по дну по грудь в воде, а затем уже
по пояс и наконец выбрались на песчаный берег…
И нас усыпил Гипнос…
Сколько мы спали, я бы потом уже никогда не мог сказать. Но, наверное, Гелиос не один раз выезжал
на колеснице, приготовившись взбираться на небесный свод. Мы не чувствовали ни холода, приносимого
ветерком, тянувшим с моря, ни потерявшего свой счёт времени, когда мы в последний раз что-то брали в рот.
Пребывание несколько суток в солёной воде и борьба с волнами содрали едва начавшую нарастать на ожогах
тонкую кожу, что вызвало непроходящий зуд от боли, и от малейшего движения на ранах выступали капельки
крови. Я лежал и смотрел на спавшую подле меня женщину, оставившую на мне навсегда эти следы…
Я, как о чём-то чужом, вспоминал о плаванье, о людях, исчезнувших за пологом бури…Мне даже стала
безразличной судьба корабля и тех, кто плыл на нём. Я забыл и своё происхождение и всё, что со мной
происходило, и всех своих спутников…
Теперь для меня самым главным стала женщина, с которой меня прибило к острову, и теперь я
должен был, как после Девкалионова потопа, возродить нас обоих к жизни…
Артемис улыбнулась мне, но теперь это была улыбка женщины, нашедшей защиту у своего мужчины.
Она была огромная и хитон едва скрывал её мускулистое могучее тело
Я нагнулся к женщине и поцеловал её. На её изящной щиколотке блестела тонкая серебряная цепочка.
Хитон на поясе разошёлся, и там тоже блеснуло. Мне, побывавшему близко к краю, за которым прилетает,
распространяя холод смерти своими крыльями Танат, захотелось войти в Артемис, и это моё желание
окончательно уверило меня в нашем спасении.
Но я встал и, почувствовав прилив сил, отправился исследовать окрестности: предстояло добыть еды,
устроить место для ночлега и разыскать людей…
Эпилог
…На острове Самофракии, что к северу от Симены и от лежавшего на юго-западе от Симены Лемноса, на
котором аргонавты остановились на долгие два года, не было удобных для причаливания кораблей бухт, и
потому на этом острове редко останавливались путешественники, и кормчие только из-за угрозы урагана, с
великой неохотой, приставали к негостеприимному берегу. Остров же покрыт лесистыми горами и виден
далеко в море подобно вставшей из воды каменной гряде. На острове оседали народы, от которых не
сохранилось ничего, кроме названия – пеласги, карианы и фракийцы - , да диковинных культов, из которых
дошли до нас лишь название «Великой Матери» и развалины святилища «Великих Богов» в горах.
Праздновались мистерии, на острове родились мифы о Кадме и Гармонии, там почиталась богиня
Деметра. Но остров Самофракия затерялся в стороне от оживлённых путей от Ахейской Греции через
длинный узкий Геллеспонт и дальше в Эвскинский Понт, над которым пролегал путь изгнанников Фрикса и
Геллы на золотом овне.
Не сохранилось и записей в легендах или рассказов о прибытии корабля с Фемискиры в Афины с
женой царя Ясона или с известием о судьбе его. Тогда в бурях гибли корабли, даже несмотря на
покровительство богов. А затем сведения об амазонках и вовсе стали стираться из памяти. Пенфесилия
осталась последней царицей амазонок, поспешившей на помощь Трое и павшей в схватке с быстроногим
Ахиллом, которого не мог одолеть никто из смертных. Падение несокрушимой Трои затмило всё, что
происходило до сих пор, и всех, кто жил ранее, и оказались воспетыми новые герои.
И никто более не вспоминал исчезнувшего царя Ясона, и даже память о подвиге аргонавтов забылась
после гибели Трои, и больше пели об Одиссее…
Но осталось предание, как после небывалой бури в море на острове Самофракия появились мужчина
и женщина, говорившие на языке жителей Аттики, и которых не понимали местные жители. Островитянам
было ещё раньше дано знамение Деметры, что женщина, пришедшая из моря вместе с мужчиной, должна
будет носить серебряные цепочки на щиколотке и поясе, и эта женщина станет царицей на острове. Следы
этого сказания глухо повторялись в мистериях, но не сохранилось ни доски с надписью, ни могильной плиты,
будто пришли эти двое из моря и ушли в него безымянными…
…Лишь в царстве Аида, на его бескрайних полях, по которым бродят тени ушедших, можно отыскать
мужчину и не расстающуюся с ним ни на мгновение женщину, и у обоих на левой стороне тела, под грудью,
пылает знак паука…
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
