|
Михаил Шолохов. Они сражались за Родину (окончание)
Хмыз и длинношеий боец, за которым прочно утвердилась кличка Раколов, долго о чем-то шептались. Копытовский на ощупь ловил блох, вполголоса ругался. Лопахин выкурил две папироски подряд и притих. Спустя немного его шепотом окликнул старшина:
- Лопахин, не спишь?
- Нет.
- Смотри не усни!
- Не беспокойся.
- Тебе бы для храбрости сейчас грамм двести водки, да где ее, у чертова
батьки, достанешь? Лопахин тихо засмеялся в темноте, сказал:
- Обойдусь и без этого зелья.
Слышно было, как он с хрустом потянулся и встал.
- Пошел, что ли? - шепотом спросил старшина.
- Ну, а чего же время терять? - не сдерживая голоса, ответил Лопахин.
- Удачи тебе! - проникновенно сказал Раколов.
Лопахин промолчал. Ступая на цыпочках, он ощупью шел в кромешной тьме, направляясь к двери, ведшей в сени.
- В доме спят самые голодные, остальные - во дворе, - вполголоса сказал Хмыз и по-мальчишески прыснул, закрывая рукою рот.
- Ты чего? - удивленно спросил Копытовский.
- Но пасаран! Они не пройдут! - дрожащим от смеха голосом проговорил Хмыз.
И тотчас же отозвался ему Акимов, снайпер третьего батальона, желчный и раздражительный человек, до войны работавший бухгалтером на крупном
строительстве в Сибири:
- Я попрошу вас, товарищ Хмыз, осторожнее обращаться со словами, которые дороги человечеству. Интеллигентный молодой человек, насколько мне известно, окончивший десятилетку, а усваиваете довольно дурную манеру - легко относиться к слову...
- Он не пройдет! - задыхаясь от смеха, снова повторил Хмыз.
- И чего ты каркаешь, губошлеп? - возмущенно сказал Раколов. - "Не
пройдет", "не пройдет", а он потихоньку продвигается. Слышишь, половица скрипнула, а ты - "не пройдет". Как это не пройдет? Очень даже просто пройдет!
Копытовский предупреждающе сказал:
- Тише! Тут главное - тишина и храп.
- Ну, храпу тут хватает...
- Тут главное - маскировка и тишина. Если и не спишь от голоду, то
делай вид, что спишь.
- Какая тут маскировка, когда в животе так бурчит, что, наверное, на
улице слышно, - грустно сказал Раколов. - Вот живоглоты, вот куркули
проклятые! Бойца - и не покормить, это как? Да, бывало, в Смоленской области, там тебе последнюю картошку баба отдаст, а у этих снега среди зимы не выпросишь! У них и колхоз-то, наверное, из одних бывших кулаков...
Продвигается он или нет? Что-то не слышно.
- Выдвинулся на исходные позиции, но все равно он не пройдет! - со
смешком зашептал Хмыз.
- Вас, молодой человек, окончательно испортила фронтовая обстановка. Вы неисправимы, как я вижу, - возмущенно сказал Акимов.
- А ну, кончай разговоры! - сипло зашептал старшина.
- И чего он шипит, как гусак на собаку? Дело его стариковское, лежал бы
себе да посапливал в две отвертки... Не старшина у нас, а зверь на
привязи...
- Я тебе завтра покажу зверя! Ты думаешь, я тебя по голосу не узнал,
Некрасов? Как ты голос не меняй, а я тебя все равно узнаю!
Минуту в горнице держалась тишина, нарушаемая разноголосым храпом, потом Раколов с нескрываемой досадою проговорил:
- Не продвигается! И чего он топчется на исходных? О, зараза! Он пока
выйдет на линию огня, всю душу из нас вымотает! О господи, послали же такого торопыгу. К утру он, может, и доползет до сеней...
Еще немного помолчали, и снова Раколов, уже с отчаянием в голосе,
сказал:
- Нет, не продвигается! Залег, что ли? И чего бы он залег? Колючую
проволоку она протянула перед кухней, что ли?
Окончательно выведенный из терпения, старшина приподнялся:
- Вы замолчите ныне, вражьи сыны?
- О господи, тут и так лежишь, как под немецкой ракетой... - чуть
слышно прошептал Раколов и умолк: широченная ладонь Копытовского зажала ему рот.
В томительном ожидании прошло еще несколько долгих минут, а затем на кухне зазвучал возмущенный голос хозяйки, послышалась короткая возня, что-то грохнуло, со звоном разлетелись по полу осколки какой-то разбитой посудины, и хлестко ударилась о стену дверь, ударилась так, что со стен, шурша, посыпалась штукатурка и, жалобно звякнув, остановились суетливо тикавшие над сундуком ходики.
Спиною отворив дверь, Лопахин ввалился в горницу, пятясь, сделал
несколько быстрых и неверных шагов и еле удержался на ногах, кое-как остановившись посредине горницы.
Старшина с юношескою проворностью вскочил, зажег керосиновую лампу, приподнял ее над головой. Лопахин стоял, широко расставив ноги.
Иссиня-черная лоснящаяся опухоль затягивала его правый глаз, но левый блестел ликующе и ярко. Все лежавшие на полу бойцы привстали, как по команде. Сидя на разостланных шинелях, они молча смотрели на Лопахина и ни о чем не спрашивали. Да, собственно, и спрашивать-то было не о чем: запухший глаз и вздувшаяся на лбу шишка, величиной с куриное яйцо, говорили красноречивее всяких слов...
- Александр Македонсков! Мелкая блоха! Ну, как, скушал нежданку? -
уничтожающе процедил сквозь зубы бледный от злости старшина.
Лопахин помял в пальцах все увеличивавшуюся в размерах шишку над правой бровью, беспечно махнул рукой:
- Непредвиденная осечка! Но зато, братцы, до чего же сильна эта женщина!
Не женщина, а просто прелесть! Таких я еще не видывал. Боксер первого класса, борец высшей категории! Слава богу, я на обушке воспитывался, силенка в руках есть, мешок в центнер весом с земли подыму и унесу, куда хочешь, а она схватила меня за ногу повыше колена и за плечо, приподняла и говорит: "Иди спи, Петр Федотович, а то в окно выброшу!"
- "Ну, это, - говорю ей, - мы еще посмотрим". Ну и посмотрел... Проявил излишнюю активность, и вот вам, пожалуйста... - Лопахин, морщась от боли, снова помял угловатую лиловую шишку над бровью, сказал: - Да ведь это удачно так случилось, что я спиною о дверь ударился, а то ведь мог весь дверной косяк на плечах вынести. Ну, вы как хотите, а я - если живой останусь - после войны приеду в этот хутор и у лейтенантика эту женщину отобью! Это же находка, а не женщина!
- А как же теперь овца? - удрученным голосом спросил Некрасов.
Взрыв такого оглушительного хохота был ему ответом, что Стрельцов
испуганно вскочил и спросонок потянулся к лежавшему в изголовье автомату.
- А находка твоя завтра кормить нас будет? - сдерживая бешенство,
спросил старшина.
Лопахин жадно пил теплую воду из фляжки и, когда опорожнил ее, спокойно ответил:
- Сомневаюсь.
- Так чего же ты трепался и головы нам морочил?
- А что ты от меня хочешь, товарищ старшина? Чтобы я еще раз сходил к хозяйке? Предпочитаю иметь дело с немецкими танками. А уж если тебе так не терпится - иди сам. Я заработал одну шишку, а тебе она насажает их дюжину, будь спокоен! Что ж, может, проводить тебя до кухни?
Старшина плюнул, вполголоса выругался и стал натягивать гимнастерку.
Одевшись и ни к кому не обращаясь, он угрюмо буркнул:
- Пойду до председателя колхоза. Без завтрака не выступим. Не могу же я являться по начальству и сразу просить: покормите нас, босяков. Вы тут поспокойнее, я скоро обернусь.
А Лопахин лег на свое место, закинул руки за голову, с чувством
исполненного долга сказал:
- Ну, теперь можно и спать. Атака моя отбита. Отступил я в порядке, но
понеся некоторый урон, и ввиду явного превосходства сил противника наступления на этом участке не возобновляю. Знаю, что смеяться надо мной вы будете, ребята, теперь месяца два - кто проживет эти два месяца, - об одном прошу: начинайте с завтрашнего утра, а сейчас - спать!
Не дожидаясь ответа, Лопахин повернулся на бок и через несколько минут
уже спал крепким, по-детски беспробудным сном.
Рано утром Копытовский разбудил Лопахина:
- Вставай завтракать, мелкая блоха!
- Какая же он блоха? Он - Александр Македонский, - сказал Акимов,
чистой тряпкой тщательно вытирая алюминиевую ложку.
- Он покоритель народов и гроза женщин, - добавил Хмыз. - Но вчера он не прошел, хотя я его об этом и предупреждал.
- На такого покорителя понадейся - с голоду подохнешь! - сказал
Некрасов.
Лопахин открыл глаза, приподнялся. Левый глаз его смотрел, как всегда, бойко и весело, правый, окаймленный синеватой припухлостью, еле виднелся, посверкивая из узко прорезанной щели.
- Ну и приголубила она тебя! - Копытовский фыркнул и отвернулся, боясь рассмеяться.
Лопахин отлично знал, что единственным спасением от насмешек товарищей послужит только молчание. Насвистывая, с видом абсолютно равнодушным, он достал из вещевого мешка полотенце и крохотный обмылок, вышел на крыльцо.
Бойцы, умываясь, толпились возле колодца, а в примыкавшем к дому садике на траве были разостланы плащ-палатки, и на них густо стояли котелки, тарелки, миски. Неподалеку жарко горел костер. На железном пруте над огнем висел большой бригадный котелок. Нарядная хозяйка поправляла огонь, склоняясь могучим станом, помешивала в котле деревянной ложкой.
Все это было как во сне. Лопахин ошалело поморгал, протер глаза. "Явная чертовщина!" - подумал он, но тут ноздри его уловили запах мясной похлебки, и Лопахин, пожав плечами, сошел с крыльца. Остановившись у костра, он галантно раскланялся.
- Доброе утро, Наталья Степановна!
Хозяйка выпрямилась, метнула быстрый взгляд и снова наклонилась над котлом. Розовая краска заливала ее щеки, и даже на полной белой шее проступили красные пятна.
- Здравствуйте, - тихо сказала она. - Уж вы меня извиняйте, Петр
Федотович... Синяк-то у вас нехорош... Небось товарищи слыхали ночью?
- Это пустое, - великодушно сказал Лопахин. - Синяки украшают лицо
мужчины. Надо бы вам, конечно, немного поаккуратнее кулаками орудовать, но теперь уже ничего не поделаешь. А за меня не беспокойтесь, заживет, как на миленьком. Собака пойдет - кость найдет, вот и я к вам ночушкой сходил - синяк с шишкой нашел. Наше дело, Наталья Степановна, жениховское...
Хозяйка снова выпрямилась, посмотрела на Лопахина ясным взглядом, сурово сдвинула густые, рыжеватые брови.
- В том-то и беда, что в женихах ходите. Вы думаете, если муж в армии,
так жена у него подлюка? Вот и пришлось, Петр Федотович, кулаками доказывать, какие мы есть, благо силушкой меня бог не обидел...
Лопахин опасливо скосил зрячий глаз на сжатые кулаки хозяйки, спросил:
- Извиняюсь, конечно, за нескромность, но все-таки скажите: каков ваш мужик? Ну, какого он роста из себя?
Хозяйка смерила Лопахина взглядом, улыбнулась:
- А такого же, как вы, Петр Федотович, немного только потушистее.
- Наверное, обижали вы его? В зятьях он у вас жил?
- Что вы! Что вы, Петр Федотович! Мы с ним жили душа в душу.
Пухлые, румяные губы женщины дрогнули. Она отвернулась и кончиком платка смахнула со щеки слезинку, но тотчас же лукаво улыбнулась и, глядя на Лопахина увлажненными глазами, сказала:
- Лучше моего на белом свете нету! Он у меня хороший человек,
работящий, смирный, а как только вина нахлебается - лихой становится. Но я к участковому милиционеру жаловаться не хаживала: начнет буянить - и я скоро с ним управлялась; больно не бивала, а так, любя... Сейчас он в Куйбышеве, в госпитале после ранения лежит. Может, после на поправку домой пустят?
- Обязательно пустят, - уверил Лопахин. - А по какому случаю, Наталья Степановна, у вас затевается завтрак на всю нашу бражку? Что-то я не пойму...
- Тут и понимать нечего. Если бы вы вчера толком объяснили нашему председателю, что это ваша часть позавчера билась с немцами на хуторе Подъемском, вас еще вчера накормили бы. А то ведь мы, бабы, думаем, что вы опрометью бежите, не хотите нас отстаивать от врага, ну сообща и порешили про себя так: какие от Дона бегут в тыл - ни куска хлеба, ни кружки молока не давать им, пущай с голоду подыхают, проклятые бегунцы! А какие к Дону идут, на защиту нашу, - кормить всем, что ни спросят. Так и делали. А про вас мы не знали, что это вы на Подъемском бились. Позавчера колхозницы нашего колхоза подвозили снаряды к Дону, вернулись оттуда и рассказывали. Наших родненьких, говорят, много побито было на той стороне Дона, но и немцев на бугре наклали, лежат, как дрова в поленнице. Знатье, что это вы там бой принимали, по-другому бы и встретили вас. Старший ваш, рыженький, седенький такой старичок, ночью к председателю ходил, рассказал ему, как вы жестоко сражались. Ну, гляжу, - на рассвете председатель чуть не рысью к моему двору поспешает.
"Промашка, - говорит, - вышла, Наталья. Это не бегунцы, - говорит, - а герои. Режь сейчас же курей, вари им лапшу, чтобы эти ребята были накормлены досыта". Рассказал мне, как вы оборонялись на Подъемском, сколько потерей понесли, и я сейчас же лапшу замесила, восемь штук курей зарубила и - в котел их. Да разве нам для наших дорогих защитников каких-то несчастных курей жалко? Да мы все отдадим, лишь бы вы немца сюда не допустили! И то сказать, до каких же пор будете отступать? Пора бы уж и упереться... Вы не обижайтесь за черствое слово, но срамотно на вас глядеть...
- Выходит так, что не тот ключик к вашему замку мы подбирали? - спросил Лопахин.
- Выходит, что так, - улыбнулась хозяйка.
Лопахин крякнул от досады, махнул рукой и пошел к колодцу. "Что-то не везет мне на любовь последнее время", - с грустью вынужден был признать он, шагая по тропинке.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
