FemTime Форум

Форум сайта FEM Time - все о сильных женщинах: борьба, драки, бодибилдинг
Текущее время: 29-03-2024, 17:48

Часовой пояс: UTC + 4 часа




Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 5 ] 
Автор Сообщение
СообщениеДобавлено: 09-09-2008, 02:55  
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 29-07-2008, 22:17
Сообщения: 3527
femtime писал(а):
Прошу прощения за серость, убогость и необразованность - с творчеством Горького не знаком (кстати, почему А.М.? он разве не Максим? а если уж А.М., то Пешков :) ) - но скажите, за что она его так? В чем подоплека?

Наконец-то дошли мои руки и до классиков. Относительно имени великого писателя могу сказать следующее. Для начала - вся моя родня по маминой линии иэ Нижнего Новгорода (Горького) или Нижегородской (Горьковской) области, и сама она родилась в этих краях. А с некоторых пор у меня там появилось еще немало знакомых, некоторые из них стали моими друзьями. Поэтому ответственно могу заявить следующее. Никакой ошибки в наименовании писателя нет. От рождения Алексей Максимович Пешков, взяв псевдоним "Горький", некоторое время подписывался как Алексей Максимович Горький, а затем просто Максим Горький.
Уж кто-кто, а из классиков он как раз по нашей тематике. И это неудивительно. Мать у него была высокая, физически очень сильная женщина, и ее образ он пронес через годы. Вот как он описывает ее в повести "Детство":
"Меня подавляет мать; её слёзы и вой зажгли во мне новое, тревожное чувство. Я впервые вижу её такою,- она была всегда строгая, говорила мало; она чистая, гладкая и большая, как лошадь; у неё жёсткое тело и страшно сильные руки.
.......................................................................................................
Мать редко выходит на палубу и держится в стороне от нас. Она всё молчит, мать. Её большое, стройное тело, тёмное, железное лицо, тяжёлая корона заплетённых в косы светлых волос - вся она, мощная и твёрдая, вспоминается мне как бы сквозь туман или прозрачное облако; из него отдалённо и неприветливо смотрят прямые серые глаза, такие же большие, как у бабушки."

Немного внесу ясности в "Старуху Изергиль". В приведенных отрывках она вспоминает времена, когда была моложе, не совсем юной девушкой, а женщиной 30-40 лет. Для этого представлю тот отрывок более подробно:
"А то еще турка любила я. В гареме у него была, в Скутари. Целую неделю жила, - ничего... Но скучно стало... - всь женщины, женщины... Восемь было их у него... Целый день едят, спят и болтают глупые речи... Или ругаются, квохчут, как курицы... Он был уж немолодой, этот турок. Седой почти и такой важный, богатый. Говорил - как владыка... Глаза были черные... Прямые глаза... Смотрят прямо в душу. Очень он любил молиться. Я его в Букурешти увидала... Ходит по рынку, как царь, и смотрит так важно, важно. Я ему улыбнулась. В тот же вечер меня схватили на улице и привезли к нему. Он сандал и пальму продавал, а в Букурешти приехал купить что-то. "Едешь ко мне?" - говорит. "О да, поеду!" - "Хорошо!" И я поехала. Богатый он был, этот турок. И сын у него уже был - черненький мальчик, гибкий такой... Ему лет шестнадцать было. С ним я и убежала от турка... Убежала в Болгарию, в Лом-Паланку... Там меня одна болгарка ножом ударила в грудь за жениха или за мужа своего - уже не помню. Хворала я долго в монастыре одном. Женский монастырь. Ухаживала за мной одна девушка, полька... и к ней из монастыря другого, - около Арцер-Паланки, помню, - ходил брат, тоже монашек... Такой... как червяк, все извивался предо мной... И когда я выздоровела, то ушла с ним... в Польшу его. - Погоди!.. А где маленький турок? - Мальчик? Он умер, мальчик. От тоски по дому или от любви... но стал сохнуть он, так, как неокрепшее деревцо, которому слишком много перепало солнца... так и сох все... Помню, лежит, весь уже прозрачный и голубоватый, как льдинка, а все еще в нем горит любовь... И все просит наклониться и поцеловать его... Я любила его и, помню, много целовала... Потом уж он совсем стал плох - не двигался почти. Лежит и так жалобно, как нищий милостыни, просит меня лечь с ним рядом и греть его. Я ложилась. Ляжешь с ним... он сразу загорится весь. Однажды я проснулась, а он уж холодный... мертвый... Я плакала над ним. Кто скажет? Может, ведь это я и убила его. Вдвое старше его я была тогда уж. И была такая сильная, сочная... а он - что же?.. Мальчик!.. Она вздохнула и - первый раз я видел это у нее - перекрестилась трижды, шепча что-то сухими губами. - Ну, отправилась ты в Польшу... - подсказал я ей. - Да... с тем, маленьким полячком. Он был смешной и подлый. Когда ему нужна была женщина, он ластился ко мне котом и с его языка горячий мед тек, а когда он меня не хотел, то щелкал меня словами, как кнутом. Раз как-то шли мы по берегу реки, и вот он сказал мне гордое, обидное слово. О! О!.. Я рассердилась! Я закипела, как смола! Я взяла его на руки и, как ребенка, - он был маленький, - подняла вверх, сдавив ему бока так, что он посинел весь. И вот я размахнулась и бросила его с берега в реку. Он кричал. Смешно так кричал. Я смотрела на него сверху, а он барахтался там, в воде. Я ушла тогда. И больше не встречалась с ним. Я была счастлива на это: никогда не встречалась после с теми, которых когда-то любила. Это нехорошие встречи, все равно как бы с покойниками."
Далее следует эпизод с юным польским солдатом. Его эта дама, уже будучи лет сорока, пыталась "осчастливить", но он ее не понял. За это она его наказала.
Постепенно буду представлять отрывки и из других произведений, эпизодов по нашей тематике у Алексея Максимовича Горького (Максима Горького) достаточно.


Последний раз редактировалось Sandix 09-04-2009, 01:50 , всего редактировалось 2 раз(а).

Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения:
СообщениеДобавлено: 09-09-2008, 23:06  
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 29-07-2008, 22:17
Сообщения: 3527
Один из рассказов Максима Горького "Болесь". Он небольшой, поэтому приведу целиком. Насчет его творчества по нашей теме... Аш дух захватывает! Интересно, кто-нибудь рассматривал до этого момента произведения писателя именно с точки зрения наших позиций? На мой взгляд, будучи любящим сыном, Горький придерживался, по-моему, "традиционных" взглядов, поэтому не всегда у него большие крупные сильные женщины имеют в описаниях позитивные оттенки.
"Болесь"
Один знакомый вот что рассказал мне: «Когда я был в Москве студентом, мне довелось жить рядом с одной из «этих», — знаешь? Она была полька, звали её Тереза. Высокая такая, сильная брюнетка, с чёрными, сросшимися бровями и с лицом большим, грубым, и точно вырубленным топором, — она приводила меня в ужас животным блеском своих тёмных глаз, густым, басовитым голосом, извозчичьими ухватками, всей своей громадной, мускулистой фигурой рыночной торговки... Я жил на чердаке, и её дверь была против моей. Я, бывало, никогда не отворял моей двери, если знал, что она дома. Но это, конечно, случалось редко. Иногда мне приходилось встречаться с ней на лестнице, на дворе, и она улыбалась мне улыбкой, которую я считал хищной и циничной. Не раз я видел её пьяной, с осовелыми глазами, растрёпанной, улыбающейся как-то особенно безобразно... В таких случаях она говорила мне: - Бывайте здоровы, пане студент! — и глупо хохотала, увеличивая моё отвращение к себе. Я бы съехал с квартиры, чтоб избавиться от таких встреч и приветствий, но у меня была такая миленькая комнатка, с широким видом из окна, и так тихо было в этой улице... Я терпел. И вдруг, однажды утром лежу я на койке, стараясь найти какие-либо основания для того, чтоб не идти на лекции, — отворяется дверь, и эта отвратительная Тереза возглашает с порога басом: — Бывайте здоровы, пане студент! — Что вам угодно? — говорю. Вижу — лицо у неё смущённое, просительное... Необычное для неё лицо. — Видите ли, пане, буду я вас просить об одном деле... уж вы сделайте мне его! Я лежу, молчу и думаю: «Подвох! Покушение на мою чистоту, ни больше ни меньше. Крепись, Егор!» - Нужно бы мне, видите, письмо послать на родину, — говорит она, и так умоляюще, тихо, робко. «Э, думаю, чёрт с тобой, изволь!» Встал, сел к столу, взял бумагу и говорю: — Проходите сюда, садитесь и диктуйте... Она проходит, осторожно садится на стул и виновато смотрит на меня. — Ну-с, кому письмо? - По Варшавской дороге, в город Свенцяны, Болеславу Кашпуту... Что писать?.. Говорите... — Милый мой Болесь... сердце моё... Мой верный возлюбленный... Да сохранит тебя матерь божия! Золотое моё сердце... почему ты так давно не писал своей тоскующей голубке Терезе... Я чуть-чуть не расхохотался. «Тоскующая голубка» двенадцати вершков роста, с пудовым кулачищем и с такой чёрной рожей, как будто голубка всю жизнь трубы чистила и ни разу не умывалась! Сдержался кое-как, спрашиваю: — Он — кто, этот Болесть? — Болесь, пане студент, — как будто обиделась она на меня за то, что я исковеркал имя. — Он жених мой... — Жених?!? - А чего же пан так удивился? Разве ж у меня, у девушки, не может быть жениха? У нее, у девушки?! - О, почему же! Всё бывает... А давно он ваш жених?.. — Шестой год... «Ого-го!» — думаю я. Ну, написали мы письмо. Такое, я вам скажу, нежное и любовное, что я бы сам, пожалуй, поменялся местом с этим Болесем, если б корреспонденткой была не Тереза, а что-нибудь другое, поменьше её. - Вот, спасибо вам, пане, за услугу! — говорит мне Тереза, кланяясь. — Может, и я могу вам чем послужить? - Нет, покорно благодарю! - А может, у пана рубаха или штаны в дырках? Чувствую, что этот мастодонт в юбке вогнал меня в краску, и довольно резко заявляю, что не нуждаюсь в её услугах. Ушла. Прошло недели две... Вечер. Сижу под окном и свищу, думая, чем бы мне отвлечь себя от себя? Скучно, а погода скверная, идти никуда не хочется, и от скуки я занимался самоанализом, помню. Это тоже довольно-таки скучно, но больше ничего делать не хотелось. Отворяется дверь — слава богу! — кто-то пришёл... — А что, пан студент не займуется никаким спешным делом? Тереза! Гм... - Нет... а что? - Хотела бы попросить пана ещё письмо написать... - Извольте... К Болесю?.. - Нет, теперь уж от него... - Что-о? - О, глупая женщина! Не так я, пане, сказала, простите! Теперь уж, видите ли, нужно не мне, а одной подруге... то есть, не подруге, а... одному знакомому... Он сам не пишет... а у него есть невеста, как я же вот... Тереза... Так вот, может быть, пан напишет письмо к той Терезе? Смотрю я на неё — рожа у неё смущённая, пальцы дрожат, путается чего-то — и... догадываюсь! — Вот что, сударыня, — говорю, — никаких Болесей и Терез у вас нет, и всё это вы врёте. А около меня вам не обрыбиться, и в знакомство вступать я с вами не хочу... Поняли? Она вдруг как-то странно испугалась, растерялась, начала топтаться на одном месте и стала смешно шлёпать губами, желая что-то сказать и ничего не говоря. Я жду, что из всего этого воспоследует, и вижу, и чувствую, что, кажется, немного ошибся, заподозрив её в желании совратить меня с путей благочестия. Тут как будто бы что-то другое. — Пан студент, — начала она, и вдруг, махнув рукой, круто повернулась к двери и ушла. Я остался с очень скверным чувством на душе, слышу — у неё хлопнула дверь, громко так — рассердилась, видно, бабища... Подумал и решил — пойду к ней и, позвав её сюда, напишу ей всё, что там надо. Вхожу в её комнату — вижу, она сидит у стола, облокотилась на него и голову сжала руками. — Послушайте, — говорю... ...Всегда вот, когда я рассказываю эту историю и дойду до этого места, ужасно нелепо чувствую себя... такая глупость! Да-а... — Послушайте, — говорю... Она вскакивает с места, идёт на меня, сверкая глазами, и начинает, положив мне руки на плечи, шептать — вернее, гудеть своим басом... — Ну, что ж? Ну? Так! Нет никакого Болеся, нет... И Терезы тоже нет! А вам что? Вам трудно поводить пером по бумаге, да?. Эх, вы! А ещё такой... беленький! Никого нет, ни Болеся, ни Терезы, только я одна есть! Ну, что ж! ну? — Позвольте, — говорю я, ошеломлённый этим приёмом, — в чем дело? Болеся нет? — Да, нет! Так что ж? — А Терезы — тоже нет? — И Терезы — нет! Я — Тереза! Ничего не понимаю! Таращу на неё глаза, пытаясь определить, кто из нас сошёл с ума? А она ушла опять к столу, порылась там, идёт ко мне и обиженно говорит: — Если вам уж так трудно было написать Болесю, то вот оно, ваше писанье, возьмите! А мне и другие напишут... Вижу — в руке у меня письмо к Болесю. Ф-фу! — Слушайте, Тереза! Что всё это значит? Зачем вам нужно, чтобы писали другие, если я вот написал, а вы его не послали? — Куда? - А к этому... к Болесю? - Да его же нет! Решительно ничего не понимаю! Оставалось только плюнуть и уйти. Но она объяснилась. - Что же? - обиженно заговорила она. — Нет его, так и нет! – И развела руками, как бы не понимая — почему же это его нет?— А мне хочется, чтоб он был... Разве ж я не человек, как все? Конечно, я... я знаю... .....Но ведь никому нет вреда от того, что я пишу ему... - Позвольте - кому? - Да Болесю ж! - Да ведь его нет? Ах, Иезус-Мария! Ну что же, что нет,— ну? Нет, а будто бы есть!.. Я пишу к нему, ну, и выходит, как бы он есть... А Тереза – это я, и он мне отвечает, а я опять ему... Я понял... Мне стало так больно, так скверно, так стыдно чего-то. Рядом со мной, в Трёх шагах от меня живёт человек, у которого нет на земле никого, кто бы мог отнестись к нему любовно, сердечно, и этот человек выдумывает себе друга! - Вот вы мне написали письмо к Болесю, а я его дала другому прочитать, и когда мне читают, я слушаю и думаю, что Болесь есть! И прошу написать письмо от Болеся к Терезе... ко мне. Когда такое письмо мне напишут да читают, я уж совсем думаю, что Болесь есть. А от этого мне легче живётся... ...Да-с... Чёрт возьми!.. Ну, я с той поры аккуратно стал два раза в неделю писать письма к Болесю и ответ от Болеся - Терезе... Хорошо я писал эти ответы... Она, бывало, слушает их и ревёт... басом этаким ревела. И за то, что я вызывал у неё письмами к ней от воображаемого Болеся слёзы, она мне бесплатно чинила все дырки на носках, рубахах и прочем... Потом, месяца через три после этой истории, её посадили за что-то в тюрьму. А теперь она, наверное, умерла». ...Мой знакомый сдунул пепел с папиросы, задумчиво посмотрел в небо и закончил: «Н-да-с... Чем больше человек вкусил горького, тем свирепее жаждет он сладкого. А мы этого не понимаем, облечённые в наши ветхие добродетели и глядя друг на друга сквозь дымку самомнения и убеждения в нашей всяческой непогрешимости. Выходит довольно глупо и... очень жестоко. Дескать, падшие люди... А что такое падшие люди? Прежде всего — люди, та же самая кость, кровь, то же мясо и те же нервы, как и у нас. Говорят нам об этом целые века изо дня в день. А мы слушаем и... чёрт знает как это всё нелепо! В сущности, сами-то мы тоже падшие и, пожалуй, очень даже глубоко падшие... в пропасть всяческого самомнения и убеждения в превосходстве наших нервов и мозгов над мозгами и нервами тех людей, которые только менее хитры, чем мы, хуже умеют притворяться хорошими, чем мы притворяемся... А впрочем, будет об этом. Так всё это старо... что даже совестно говорить...»


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения:
СообщениеДобавлено: 08-04-2009, 13:07  
Не в сети
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 29-07-2008, 22:17
Сообщения: 3527
Интересен по нашей теме и рассказ Горького "Три дня".
Некоторые отрывки оттуда:
"Чем темнее становилось вокруг, тем всё более ярко вставал перед глазами Николая красный кирпичный дом, замкнутый в полукольце сада, пышно убранного белыми цветами.
«Каменной стеной обведу сад, - думал он, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, - а Христина разведёт птицу, голов триста, бить будем её к рождеству...»
Всё давно было обдумано, он любовно измерил и разметил всю землю, почти каждый день в свободные часы пересматривал свои планы, вспоминая их, как прилежный ученик свой урок.
Жарко горел перед ним образ будущей хозяйки дома; высокая, на голову выше его, полногрудая, сильная, она гордо и плавно ходит по двору среди крикливой птицы, её густые брови хозяйственно нахмурены, глаза всё видят, всё замечают. Вот она идёт по саду – розовато-белый бархат лепестков осыпает её крутые плечи; вот он вместе с нею на башне – сидят они обнявшись и смотрят на свои поля, на свою землю. В доме будет одна большая комната, а среди неё круглый стол, человек на десять, как у Якова Ильича; по праздникам за этот стол сядут лучшие люди округа."

Это также о Христине:
"Перед ним стояла дородная, высокая девица в зелёной юбке с жёлтыми разводами, в жёлтой кофте и белом платке на голове."
И ещё:
"- А мой - ух как! - хвастливо сказала Христина. - Того и гляди, обабит!
Назаров самодовольно улыбнулся, но тотчас же подумал, невесело и нерешительно:
«Анка, пожалуй, проще их! Это всё Степаново внушенье! А Хриська рано рот разевает, ещё кусок не в руке!»
Он рассматривал её как незнакомую, и, хотя слова её были неприятны ему, всё-таки она была красивее подруг - такая сильная, рослая, с аккуратными грудями."

....................................................................................................................
"Он ввёл её в предбанник, затворил ногою дверь, и обняв её, прижал к себе, крепко прижимаясь в то же время щекою к её груди.
- Нехорошо мне, Христя, - не знаю, что делать! Будь родной - приласкай! Поговорим, давай, по дружбе! Страшно мне, что ли? Подумаем - как быть-то?
Она охнула, отталкивая его в плечи и шепча в ухо, быстро, горячо:
- Пусти, что ты? Пусти-ка! Разве можно сегодня тебе? Больно мне эдак-то!
А он, вдруг опьянев, чувствуя, что сердце у него замерло и горячим ручьём кровь течёт по жилам, бормотал:
- Кристя - приласкай! Ей-богу - тяжко на сердце, прямо - смерть! Вдруг – один очутился, а ничего не понимаю - как надо? Ты - приласкай! Ведь - всё равно женимся, уж это кончено! Никто не узнает, ну, Христина, родимая!
Она всё что-то шептала и билась в его руках, а он чувствовал, как будто её горячее тело уже крепко приросло к нему и теперь, отрываясь, мучает его жестокою болью.
- Всё равно, - просил он, - пожалей, что ли, ну? Я ж тебя весь век любить буду!
Она поставила локоть под подбородок ему, а другой рукой прижала голову его к себе – Николай задохнулся, выпустил её и, шатаясь, потирая руками сдавленное горло, слышал её трезвый, строгий шёпот:
- Экой бешеный! Что ты это? В такой день - там покойник, а ты...
- Сама ты - покойник, - пробормотал он в отчаянии и в стыде, что она одолела его. – Все вы тут покойники!
Оправляя раздёрганную рубаху и следя за ним одним глазом, она говорила, глубоко вздыхая:
- Миленькой, ведь и я не железная, ведь я мучусь тоже, а ты меня горячишь в такое время! Надобно потерпеть до свадьбы!
- А может, и не будет свадьбы-то? - неожиданно сорвалось у него, и, тотчас же испугавшись, он мысленно обругал себя:
«Эх, дурак!»
С минуту Христина молчала, потом, подняв голову, спросила негромко, но как-то особенно внятно:
- Не будет?
- Слышал я, как ты давеча говорила про меня, - бормотал он, - я ведь в сарае был!
- Ну так что?
- Не любишь ты меня!
Она отворила дверь, встала в ней, как в раме, и сказала:
- А коли свадьбы не будет, так ты ко мне и не лезь! Вон, Анютка живёт для эдаких!
- Не хуже тебя, - тихо сказал он, а Христина спокойно ответила:
- Вот и ладно, коли не хуже.
Пошла прочь, но, сделав шага три, обернулась и сказала веско, сердито угрожающе:
- Только ты знай - без меня тебе пропасть - понял? Как хочешь. Затравят тебя, заторкают, так и знай! Ты вспомни, чего наделал?
Он сел на лавку, тупо думая:
«Это - верно, без неё пропадёшь с моим характером! Вроде пьяного я - отчего это? Христина знает силу свою и меня знает, верно! Сволочь она и нисколько меня не любит - врёт! И я её тоже, видно, не люблю. Матка её - просто дура, полоумная».
Тело у него налилось ноющей болью и устало от неё, голова кружилась, а в глазах вызывающе волновались голые груди девушки.
«Это она нарочно показывается, - вяло и бессильно думал он, - она хитрая, знает! И верно, что ей всего лучше за прилавком стоять, это вот - верно! Торговка».
Мысль наткнулась на новую тропу - что, если и в самом деле продать тут всё и уехать с деньгами в город, а там исподволь приглядеть тихую девицу, жениться и открыть торговлю? Здесь - жить не дадут, будут дразнить отцовыми делами, будут напоминать, как он ездил за доктором, а Христина в этом поможет людям, в случае если дело с нею не сойдётся, - она не зря говорит, что без неё - затравят! Он долго путался в этих противоречивых мыслях, ставя себя так и эдак и нигде не видя твёрдой почвы.
Сквозь неприкрытую дверь был виден кусок синего неба и скучный узор ветвей ветлы на нём, в огороде работали девки, Анна с Натальей звонко перекликались, а Христинин сочный низкий голос был слышен редко, звучал сердито и неохотно.
- Николая - не видали? - спросила издали тётка.
Христина ответила:
- В предбаннике сидит.
- Чего он там?
- Поди да спроси.
- Ой, девка, какая ты неуважительная!
Николай слышал, как Христина проворчала:
- Работай на вас, да ещё уважай!
Анютка сипло и ласково сказала:
- От жары хоронится.
Пахло пареными вениками, гнилью и мылом. Николай стал думать об Анютке: гулящая, а – приятная! Попроси её приласкать, не просто, как она привыкла, а по-хорошему, душевно – она бы, наверно, сумела и это. Он пользовался ею не один раз, а она виду не подаёт, что было у неё с ним. Распутница, а - скромная. Вот позвать её назло Христине и посидеть с нею, поговорить. Если бы не такой день, он бы сделал это.
«Как трудно одному, - господи!»
Прошла мимо Христина с граблями в руке, покосилась на дверь, исчезла, снова явилась, загородив щель, сунула в предбанник голову и сказала деловито:
- Там мужики пришли, гроб надо делать!..
- Ну?
- Шёл бы туда.
- Сейчас. Рассердилась ты?
Она отступила, бросив небрежно:
- Чего сердиться? Я тебе ни жена, ни что.
«Врешь», - устало подумал Назаров, встал и пошёл в дом, а впереди его шла с корзиной огурцов на плече Анна, круглая и мягкая, - он смотрел, как изгибается её стан, вздрагивают, напрягаясь, бёдра, и думал:
«Встану я на ноги - давить вас всех буду, как вшей», - и закончил это обещание крепкой, едкой матерщиной.
В проходе из огорода в сарай Анна задела его корзиной, он грубо крикнул:
- Тише!
- Ой, не видала я, Николай Фаддеич, прости!
Назаров тотчас смягчился.
- Не больно.
- А - кричишь?
Он заглянул в лицо ей - Анна ласково улыбалась.
- Так уж это, - смущённо сказал он, - душа кричит!
- Ещё бы те молчала! - согласилась Анна.
«Ведь вот, - думал он, идя по двору, - много ль надобно человеку? Отвечай ему согласно, вот и всё, вот он и доволен бы!»
На дворе толклись мужики в синих вытертых портках, в розовых и красных рубахах, босоногие, растрёпанные, и, хотя одёжа на них была цветная, все они казались серыми, точно долго лежали в земле, только что вылезли из неё и ещё не отряхнулись. Молча дёргали его за руку, щупали хитрыми глазами, некоторые мычали что-то, а дурашливый Никита Проезжев, плотник, спросил тенорком:
- Чать, ты, Никола Фадев, поласкове будешь к нам, чем отец был, - ай нет?
- Не время, Никита, этим разговорам! - степенно сказал кто-то.
Николай смотрел на них, как сквозь сон, и не понимал - чего им надо, зачем пришли? Проезжев хвастался:
- Навек домовину сгоношу, вплоть до второго пришествия!
Кто-то сказал угрюмо:
- До страшного суда...
- Панафида будет? - приставал к Назарову высокий старик с большим распухшим носом и царапиной на щеке.
- Тётку спроси, - сказал Николай, входя в сени, и слышал сзади себя пониженные голоса:
- Убило всё-таки ж!
- Отец, как-никак...
А в избе однозвучный голос лениво и устало выпевал:
- «Да постыдятся вси кланяющиеся истуканам, хвалящиеся о идолех свои-их...»
Тётка Татьяна, согнувшись, расстилала по полу полотно, над головой её торчали ноги отца, большие, тяжёлые, с кривыми пальцами. Дрожал синий огонь лампады, а жёлтые огоньки трёх свеч напоминали о лютиках в поле, под ветром.
Дверь в клеть была открыта, и там в сумраке возилась Анна, огребая в угол огурцы, - он вошёл к ней и сказал:
- Тяжело у меня на душе, Анна!
- Ещё бы, - отозвалась она ласково, как и раньше.
- Ты, - шепнул он, оглядываясь назад, - останься после работы, не уходи!
Она встала на ноги, испуганно прошептав:
- Чего-о?
- Надо мне тебя!
Женщина отодвинулась в угол, махнув рукою.
- Что ты, что ты? - слышал он её тихий, укоряющий шёпот. - В эдакой-то день? Да я за три целковых не соглашусь - что ты!
- Дура! - мрачно сказал он. - Мне поговорить только, чёрт!
- Знаю я эти разговоры! Ну - охальник ты, ну - бесстыж! Вот я Христине скажу – ай-яй...
«Скажет!» - воскликнул Николай про себя и даже усмехнулся, а потом, вслух, равнодушно проговорил:
- Говори. Это всё равно! Мне тебя не за тем надо, как ты думаешь...
- Ну уж, - ворчала она, - знаю я! Пусти-ка!
И прошла мимо него боком.
Он долго сидел один, в сумраке, в сладком запахе свежих огурцов, думая сразу обо всём, что дали эти три дня; смерть отца не удручала его; кроме этого, как будто ничего особенного не случилось, а всё - было страшно; жизнь стала сразу жуткой и запутанной.
«Встану я на свои ноги», - хотел он повторить угрозу, но не кончил её, вспомнив Анну.
«Приучилась, шкура, об одном думать и больше ничего не понимает! Христине скажет...»
Ему хотелось плакать, но злоба сушила слёзы, он сидел и качал головою.
Снова вошла Анна с корзиной на плече, ссыпала огурцы в угол и, наклонясь подровнять их, точно переломилась пополам.
- Сказала Христине-то?
- И скажу.
- А ты не говори.
- Что дашь?
- Полтинник.
- Давай рупь! Ну?
Он лениво дал, Анна взяла, расправив юбку, сунула монету в карман и сказала, подмигнув:
- Ладно. Молчок.
Ушла. Назаров думал, покачиваясь:
«Дёшева правда! Положим - правды нет здесь. В псалтири сказано: «Ложь конь во спасение» - стало быть, на лжи, как на коне, спасаться можно. А от чего? Значит – от правды, коли на лжи! Священное писание, а научает спастись от правды!»
Снова в сенях зашлёпали босые ступни, теперь вошла Христина и так же, как Анна, наклонилась, подбирая раскатившиеся огурцы.
«Вот - изнасиловать, опозорить и бросить, - думал Назаров, - вот форсить и перестанет...»
- Сидишь? - спросила Христина, разгибаясь и насмешливо глядя на него, а на глазах её блестели слёзы, - он промолчал, крепко стиснув зубы.
- С Анной заигрываешь? - снова проговорила она, подходя к нему с корзиной в руке.
Николай вскочил, взмахнул рукою, но девица, бросив на руку ему корзину, ускользнула.
- Убью! - пробормотал он, а из двери избы выглянула тётка и тихонько, торжественно сказала:
- Самое время тебе девок щупать, вот, во-от!
Назаров пошёл на неё, сопя и размахивая рукою, она торопливо прикрыла дверь.
«Что такое? - думал он, выходя на двор, где бесцельно шатались старики и старухи, бегали ребятишки. - Это - хоть давись! Ну ладно, погодите! Всё это я запомню в сердце!»
Вышел за ворота и пошёл к реке, опустив голову, сопровождаемый старческим бормотанием, вздохами и плачущим голосом читалки.
Уже заходило солнце, синяя полоса колыхалась над лесом и рекою. Из-под ног во все стороны скакали серые сверчки, воздух гудел от множества мух, слепней и ос. Сочно хрустела трава под ногою, в реке отражались красноватые облака, он сел на песок, под куст, глядя, как, морщась, колеблется вода, убегая вправо от него тёмно-синей полосой, и как, точно на шёлке, блестят на ней струи.
Думал он о том, как жесток и безжалостен будет он с людьми, как выгонит тётку и не даст ей ничего, что велел отец. Женится на Христине, будет держать её скупо, одевать плохо и - бить станет, по щекам, по груди и крепкому животу."

Насчёт последних слов... Это, конечно, если Христина не будет сопротивляться, а если будет, то вряд ли получится...

Но не только Христина в этом рассказе характеризуется по нашей теме:
"Назарову хотелось говорить о похоронах отца - как лучше сделать их, о необходимости прогнать тётку, о Христине и своих планах, но он не находил слов и, отягчённый желаниями, вздыхал, почёсывая мокрую голову. По двору бегали девки, нося воду, точно на пожар, ими хозяйственно командовала Дарья, бесцельно расхаживал скучный, измятый Левон, пиная ногами всё, что попадалось по дороге. Вот Дарья облилась водою и стала встряхивать юбку, высоко обнажая крепкие ноги.
«Здоровая девка! - задумался Николай, глядя на неё. - Смирная. Что хочешь, то и сделает. Сирота, к тому же...»


Вернуться к началу
 Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 10-10-2012, 20:26  
Не в сети

Зарегистрирован: 07-09-2012, 14:43
Сообщения: 55
Откуда: Moskow-Расея
Архилюбопытно.Классика есть классика!Время было такое, взгляд на женщину усложнялся, в чём-то пересматривался.Интересно, как именно Горький влиял в этом на среду общения, или
сам испытал чьё-то влияние. Например, он дружил с Рерихом, который по-жизни был, как бы, в "амазонской" теме(ну, вряд-ли любил "домини"-атлеток). Как знать: не из задушевных-ли
бесед с Горьким выросли определяющие взгляды на роль женщины.


Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re:
СообщениеДобавлено: 14-11-2014, 15:40  
Не в сети

Зарегистрирован: 13-06-2011, 14:11
Сообщения: 14
Ага, я тоже сразу рассказ о старухе Изергиль вспомнил - тот момент где она молодой девкой любила мальчика, будучи куда сильнее его, а он был слаб в ее руках, да так и залюбила его до смерти. :oops:


Вернуться к началу
 Профиль  
 
Показать сообщения за:  Поле сортировки  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 5 ] 

Часовой пояс: UTC + 4 часа


Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 0


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения

Найти:
Перейти:  
Powered by Forumenko © 2006–2014
Русская поддержка phpBB