Интересен по нашей теме и рассказ Горького "Три дня".
Некоторые отрывки оттуда:
"Чем темнее становилось вокруг, тем всё более ярко вставал перед глазами Николая красный кирпичный дом, замкнутый в полукольце сада, пышно убранного белыми цветами.
«Каменной стеной обведу сад, - думал он, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, - а Христина разведёт птицу, голов триста, бить будем её к рождеству...» Всё давно было обдумано, он любовно измерил и разметил всю землю, почти каждый день в свободные часы пересматривал свои планы, вспоминая их, как прилежный ученик свой урок. Жарко горел перед ним образ будущей хозяйки дома; высокая, на голову выше его, полногрудая, сильная, она гордо и плавно ходит по двору среди крикливой птицы, её густые брови хозяйственно нахмурены, глаза всё видят, всё замечают. Вот она идёт по саду – розовато-белый бархат лепестков осыпает её крутые плечи; вот он вместе с нею на башне – сидят они обнявшись и смотрят на свои поля, на свою землю. В доме будет одна большая комната, а среди неё круглый стол, человек на десять, как у Якова Ильича; по праздникам за этот стол сядут лучшие люди округа."
Это также о Христине:
"Перед ним стояла дородная, высокая девица в зелёной юбке с жёлтыми разводами, в жёлтой кофте и белом платке на голове."
И ещё:
"- А мой - ух как! - хвастливо сказала Христина. - Того и гляди, обабит! Назаров самодовольно улыбнулся, но тотчас же подумал, невесело и нерешительно: «Анка, пожалуй, проще их! Это всё Степаново внушенье! А Хриська рано рот разевает, ещё кусок не в руке!» Он рассматривал её как незнакомую, и, хотя слова её были неприятны ему, всё-таки она была красивее подруг - такая сильная, рослая, с аккуратными грудями."
....................................................................................................................
"Он ввёл её в предбанник, затворил ногою дверь, и обняв её, прижал к себе, крепко прижимаясь в то же время щекою к её груди. - Нехорошо мне, Христя, - не знаю, что делать! Будь родной - приласкай! Поговорим, давай, по дружбе! Страшно мне, что ли? Подумаем - как быть-то? Она охнула, отталкивая его в плечи и шепча в ухо, быстро, горячо: - Пусти, что ты? Пусти-ка! Разве можно сегодня тебе? Больно мне эдак-то! А он, вдруг опьянев, чувствуя, что сердце у него замерло и горячим ручьём кровь течёт по жилам, бормотал: - Кристя - приласкай! Ей-богу - тяжко на сердце, прямо - смерть! Вдруг – один очутился, а ничего не понимаю - как надо? Ты - приласкай! Ведь - всё равно женимся, уж это кончено! Никто не узнает, ну, Христина, родимая! Она всё что-то шептала и билась в его руках, а он чувствовал, как будто её горячее тело уже крепко приросло к нему и теперь, отрываясь, мучает его жестокою болью. - Всё равно, - просил он, - пожалей, что ли, ну? Я ж тебя весь век любить буду! Она поставила локоть под подбородок ему, а другой рукой прижала голову его к себе – Николай задохнулся, выпустил её и, шатаясь, потирая руками сдавленное горло, слышал её трезвый, строгий шёпот: - Экой бешеный! Что ты это? В такой день - там покойник, а ты... - Сама ты - покойник, - пробормотал он в отчаянии и в стыде, что она одолела его. – Все вы тут покойники! Оправляя раздёрганную рубаху и следя за ним одним глазом, она говорила, глубоко вздыхая: - Миленькой, ведь и я не железная, ведь я мучусь тоже, а ты меня горячишь в такое время! Надобно потерпеть до свадьбы! - А может, и не будет свадьбы-то? - неожиданно сорвалось у него, и, тотчас же испугавшись, он мысленно обругал себя: «Эх, дурак!» С минуту Христина молчала, потом, подняв голову, спросила негромко, но как-то особенно внятно: - Не будет? - Слышал я, как ты давеча говорила про меня, - бормотал он, - я ведь в сарае был! - Ну так что? - Не любишь ты меня! Она отворила дверь, встала в ней, как в раме, и сказала: - А коли свадьбы не будет, так ты ко мне и не лезь! Вон, Анютка живёт для эдаких! - Не хуже тебя, - тихо сказал он, а Христина спокойно ответила: - Вот и ладно, коли не хуже. Пошла прочь, но, сделав шага три, обернулась и сказала веско, сердито угрожающе: - Только ты знай - без меня тебе пропасть - понял? Как хочешь. Затравят тебя, заторкают, так и знай! Ты вспомни, чего наделал? Он сел на лавку, тупо думая: «Это - верно, без неё пропадёшь с моим характером! Вроде пьяного я - отчего это? Христина знает силу свою и меня знает, верно! Сволочь она и нисколько меня не любит - врёт! И я её тоже, видно, не люблю. Матка её - просто дура, полоумная». Тело у него налилось ноющей болью и устало от неё, голова кружилась, а в глазах вызывающе волновались голые груди девушки. «Это она нарочно показывается, - вяло и бессильно думал он, - она хитрая, знает! И верно, что ей всего лучше за прилавком стоять, это вот - верно! Торговка». Мысль наткнулась на новую тропу - что, если и в самом деле продать тут всё и уехать с деньгами в город, а там исподволь приглядеть тихую девицу, жениться и открыть торговлю? Здесь - жить не дадут, будут дразнить отцовыми делами, будут напоминать, как он ездил за доктором, а Христина в этом поможет людям, в случае если дело с нею не сойдётся, - она не зря говорит, что без неё - затравят! Он долго путался в этих противоречивых мыслях, ставя себя так и эдак и нигде не видя твёрдой почвы. Сквозь неприкрытую дверь был виден кусок синего неба и скучный узор ветвей ветлы на нём, в огороде работали девки, Анна с Натальей звонко перекликались, а Христинин сочный низкий голос был слышен редко, звучал сердито и неохотно. - Николая - не видали? - спросила издали тётка. Христина ответила: - В предбаннике сидит. - Чего он там? - Поди да спроси. - Ой, девка, какая ты неуважительная! Николай слышал, как Христина проворчала: - Работай на вас, да ещё уважай! Анютка сипло и ласково сказала: - От жары хоронится. Пахло пареными вениками, гнилью и мылом. Николай стал думать об Анютке: гулящая, а – приятная! Попроси её приласкать, не просто, как она привыкла, а по-хорошему, душевно – она бы, наверно, сумела и это. Он пользовался ею не один раз, а она виду не подаёт, что было у неё с ним. Распутница, а - скромная. Вот позвать её назло Христине и посидеть с нею, поговорить. Если бы не такой день, он бы сделал это. «Как трудно одному, - господи!» Прошла мимо Христина с граблями в руке, покосилась на дверь, исчезла, снова явилась, загородив щель, сунула в предбанник голову и сказала деловито: - Там мужики пришли, гроб надо делать!.. - Ну? - Шёл бы туда. - Сейчас. Рассердилась ты? Она отступила, бросив небрежно: - Чего сердиться? Я тебе ни жена, ни что. «Врешь», - устало подумал Назаров, встал и пошёл в дом, а впереди его шла с корзиной огурцов на плече Анна, круглая и мягкая, - он смотрел, как изгибается её стан, вздрагивают, напрягаясь, бёдра, и думал: «Встану я на ноги - давить вас всех буду, как вшей», - и закончил это обещание крепкой, едкой матерщиной. В проходе из огорода в сарай Анна задела его корзиной, он грубо крикнул: - Тише! - Ой, не видала я, Николай Фаддеич, прости! Назаров тотчас смягчился. - Не больно. - А - кричишь? Он заглянул в лицо ей - Анна ласково улыбалась. - Так уж это, - смущённо сказал он, - душа кричит! - Ещё бы те молчала! - согласилась Анна. «Ведь вот, - думал он, идя по двору, - много ль надобно человеку? Отвечай ему согласно, вот и всё, вот он и доволен бы!» На дворе толклись мужики в синих вытертых портках, в розовых и красных рубахах, босоногие, растрёпанные, и, хотя одёжа на них была цветная, все они казались серыми, точно долго лежали в земле, только что вылезли из неё и ещё не отряхнулись. Молча дёргали его за руку, щупали хитрыми глазами, некоторые мычали что-то, а дурашливый Никита Проезжев, плотник, спросил тенорком: - Чать, ты, Никола Фадев, поласкове будешь к нам, чем отец был, - ай нет? - Не время, Никита, этим разговорам! - степенно сказал кто-то. Николай смотрел на них, как сквозь сон, и не понимал - чего им надо, зачем пришли? Проезжев хвастался: - Навек домовину сгоношу, вплоть до второго пришествия! Кто-то сказал угрюмо: - До страшного суда... - Панафида будет? - приставал к Назарову высокий старик с большим распухшим носом и царапиной на щеке. - Тётку спроси, - сказал Николай, входя в сени, и слышал сзади себя пониженные голоса: - Убило всё-таки ж! - Отец, как-никак... А в избе однозвучный голос лениво и устало выпевал: - «Да постыдятся вси кланяющиеся истуканам, хвалящиеся о идолех свои-их...» Тётка Татьяна, согнувшись, расстилала по полу полотно, над головой её торчали ноги отца, большие, тяжёлые, с кривыми пальцами. Дрожал синий огонь лампады, а жёлтые огоньки трёх свеч напоминали о лютиках в поле, под ветром. Дверь в клеть была открыта, и там в сумраке возилась Анна, огребая в угол огурцы, - он вошёл к ней и сказал: - Тяжело у меня на душе, Анна! - Ещё бы, - отозвалась она ласково, как и раньше. - Ты, - шепнул он, оглядываясь назад, - останься после работы, не уходи! Она встала на ноги, испуганно прошептав: - Чего-о? - Надо мне тебя! Женщина отодвинулась в угол, махнув рукою. - Что ты, что ты? - слышал он её тихий, укоряющий шёпот. - В эдакой-то день? Да я за три целковых не соглашусь - что ты! - Дура! - мрачно сказал он. - Мне поговорить только, чёрт! - Знаю я эти разговоры! Ну - охальник ты, ну - бесстыж! Вот я Христине скажу – ай-яй... «Скажет!» - воскликнул Николай про себя и даже усмехнулся, а потом, вслух, равнодушно проговорил: - Говори. Это всё равно! Мне тебя не за тем надо, как ты думаешь... - Ну уж, - ворчала она, - знаю я! Пусти-ка! И прошла мимо него боком. Он долго сидел один, в сумраке, в сладком запахе свежих огурцов, думая сразу обо всём, что дали эти три дня; смерть отца не удручала его; кроме этого, как будто ничего особенного не случилось, а всё - было страшно; жизнь стала сразу жуткой и запутанной. «Встану я на свои ноги», - хотел он повторить угрозу, но не кончил её, вспомнив Анну. «Приучилась, шкура, об одном думать и больше ничего не понимает! Христине скажет...» Ему хотелось плакать, но злоба сушила слёзы, он сидел и качал головою. Снова вошла Анна с корзиной на плече, ссыпала огурцы в угол и, наклонясь подровнять их, точно переломилась пополам. - Сказала Христине-то? - И скажу. - А ты не говори. - Что дашь? - Полтинник. - Давай рупь! Ну? Он лениво дал, Анна взяла, расправив юбку, сунула монету в карман и сказала, подмигнув: - Ладно. Молчок. Ушла. Назаров думал, покачиваясь: «Дёшева правда! Положим - правды нет здесь. В псалтири сказано: «Ложь конь во спасение» - стало быть, на лжи, как на коне, спасаться можно. А от чего? Значит – от правды, коли на лжи! Священное писание, а научает спастись от правды!» Снова в сенях зашлёпали босые ступни, теперь вошла Христина и так же, как Анна, наклонилась, подбирая раскатившиеся огурцы. «Вот - изнасиловать, опозорить и бросить, - думал Назаров, - вот форсить и перестанет...» - Сидишь? - спросила Христина, разгибаясь и насмешливо глядя на него, а на глазах её блестели слёзы, - он промолчал, крепко стиснув зубы. - С Анной заигрываешь? - снова проговорила она, подходя к нему с корзиной в руке. Николай вскочил, взмахнул рукою, но девица, бросив на руку ему корзину, ускользнула. - Убью! - пробормотал он, а из двери избы выглянула тётка и тихонько, торжественно сказала: - Самое время тебе девок щупать, вот, во-от! Назаров пошёл на неё, сопя и размахивая рукою, она торопливо прикрыла дверь. «Что такое? - думал он, выходя на двор, где бесцельно шатались старики и старухи, бегали ребятишки. - Это - хоть давись! Ну ладно, погодите! Всё это я запомню в сердце!» Вышел за ворота и пошёл к реке, опустив голову, сопровождаемый старческим бормотанием, вздохами и плачущим голосом читалки. Уже заходило солнце, синяя полоса колыхалась над лесом и рекою. Из-под ног во все стороны скакали серые сверчки, воздух гудел от множества мух, слепней и ос. Сочно хрустела трава под ногою, в реке отражались красноватые облака, он сел на песок, под куст, глядя, как, морщась, колеблется вода, убегая вправо от него тёмно-синей полосой, и как, точно на шёлке, блестят на ней струи. Думал он о том, как жесток и безжалостен будет он с людьми, как выгонит тётку и не даст ей ничего, что велел отец. Женится на Христине, будет держать её скупо, одевать плохо и - бить станет, по щекам, по груди и крепкому животу."
Насчёт последних слов... Это, конечно, если Христина не будет сопротивляться, а если будет, то вряд ли получится...
Но не только Христина в этом рассказе характеризуется по нашей теме:
"Назарову хотелось говорить о похоронах отца - как лучше сделать их, о необходимости прогнать тётку, о Христине и своих планах, но он не находил слов и, отягчённый желаниями, вздыхал, почёсывая мокрую голову. По двору бегали девки, нося воду, точно на пожар, ими хозяйственно командовала Дарья, бесцельно расхаживал скучный, измятый Левон, пиная ногами всё, что попадалось по дороге. Вот Дарья облилась водою и стала встряхивать юбку, высоко обнажая крепкие ноги. «Здоровая девка! - задумался Николай, глядя на неё. - Смирная. Что хочешь, то и сделает. Сирота, к тому же...»
|